Анна Ведерникова. Моррисон жив. Продолжение

Утро встречает молодежь серыми тучами и пряным теплым ветром. Утру помогает будить громкий бас Макара:

– Народ! Просыпайтесь, электричка скоро.

– Че орешь? Еще полтора часа целых, – недовольно бурчит Малина. Ей снилось, что она ест ананасы с сахаром...

– Правда? Так че ж мы спим? – вскрикивает Вэн. – Еще же палатку свернуть!

Народ сопит в полудреме. Костян ворчит:

– Люди, вы че с утра разорались? Дайте поспать.

– Кот, повтори вчерашний прикол, – советует Макар, – все сразу вылезут.

Тут подает голос Валиант:

– Там со вчера чай остался?

Раздается добродушный смех:

– Может, тебе с булочкой?

Понемногу все выползают наружу, в палатке остаются Малинка с Булкой. Булка передумывает одевать свой сарафан: тучи на небе... да и с Валиантом вчера больше ни словом не обмолвились. Малинка интересуется, как Булке спалось. Как спалось, если справа всю ночь храпел Костян, полночи кто-то бегал по ней пальцами, а слева всю ночь ворочался Кот. Но не жаловаться же! Прекрасно ей спалось, Малинка.

На завтрак народ допивал остатки вчерашнего чая и соскребал с котелка оставшийся жареный "Геркулес”. Булка жевала, тупо уставившись в невидимый за деревьями горизонт. Больше всего на свете ей сейчас хотелось крепкого сладкого кофе, лучше с молоком, и маминых гренок.

После завтрака компания свернула палатку, застегнула еще больше отощавшие рюкзаки и, выкурив на дорожку по папиросе, побрела к станции.

–– –– ––

Электричка удивленно закрывает двери и трогается. Места в вагоне нет; путешественники рассаживаются в тамбуре.

– Слушайте, я вчера новую песню сочинил! – громко говорит Валиант.

– Это когда же ты успел? – ерничает Кот.

– Пока меня палатка обнимала.

Вэн поддерживает его иронический тон:

– Ну, не томи, мы все в ожидании.

И зазвенело:

– Зажми свой рот костлявой ладонью,

И больше не пой, а тихо реви,

Рви русые волосы с визгом и кровью,

Останься без скальпа и кожу сними...

"Кошмар какой! Неужели это – про меня?” – размышляла Булка. Валиант продолжал:

– Не смей угрожать мне своей красотою,

Своим целомудрием не соблазняй.

Зажми себе рот королевской ладонью

И больше не пой, а тихо рыдай.

"Так-то лучше, – думает Булка, – но все равно страшно”,

"Вот муть! – злится Кот, – загружает девчонку всякой ерундой!”

"Где-то я это уже слышал” – молча замечает Вэн.

–– –– ––

...Это было интересно и ново: шокировать соседских бабок рваными клешами, трясти лохматой головой на рок-концертах, причем проникать на них без билета, через черный ход, где так много интересных людей, а потом уплывать по ласковому течению любимой музыки... Делить одноклассников на «гопов» и «мажоров», рассказывать подружке подробности вчерашней тусовки, купаясь в ее удивлении, недопонимании и даже – немного – зависти... Петь и слушать странные песни под гитару в переходах, курить, стрелять у прохожих сигареты для себя и друзей, а иногда – для проверки смелости – выпрашивать деньги у первых встречных, писать на заборах "Моррисон жив!” и радостно колотить друзей за реплики "Сдох! Сдох!”, быть частью чего-то большого и таинственного... Все это захлестнуло Булку этой весной, и она знала, что это - навсегда.

–– –– ––

...Когда пейзаж за окнами переменился в сторону цивилизации, все почувствовали ужасный голод. Вэн, слыша завывания желудков и глядя на грустную Малинку, спешит приободрить:

– Ничего, Малинка, сейчас найдем вписку с хавкой и ванной. У меня пол-Петропавловска знакомых.

Вокзал встречает серыми тучами пыли. Народ радуется, что не контролерами. Он бредет на остановку, садится в автобус. Вэн спрашивает:

– Ну, че, народ, у кого еще остались деньги? Кушать хочется!

Все отнекиваются. И глядят на Булку. Они знают, что у нее есть деньги на междугородные переговоры – звонки домой. Булка молчит. Эти деньги – святая святых; ее отпустили с огромным натяжением, с тугим кошельком и под строжайшим секретом звонить раз в два-три дня.

– Я не могу, – взрывается Булка. – Это не мои деньги. Считайте, что их нет.

Слово берет Валиант.

– Никто их не забирает. Булка, мы наиграем в переходе и вернем все. Честно.

Остальные кивают: "Да, да, отдадим!”

Булка уступает. Верит. Она отдает им все – кроме одной бумажки, которой хватит ровно на один двухминутный звонок.

Атмосфера сразу разряжается. Всем снова становится весело. Они устраивают хэппенинг на задней площадке автобуса: усевшись цепочкой вокруг кучи рюкзаков, начинают копаться друг у друга в волосах и громко щелкать ногтями. Люди в автобусе возмущенно оглядываются на «эту шайку», слышно недовольное ворчание. Водитель через микрофон объявляет, что автобус будет стоять, пока задняя площадка не выйдет или не рассчитается за проезд.

"Задней площадке” только этого и надо: как раз их остановка. Хором грянув "До-сви-дань-я!” зеленому от злости водителю и зеленоватым пассажирам, они ссыпаются на асфальт.

Спустившись к Ишиму, находят на берегу толпу таких же волосатых и джинсовых. С радостным гыгыканьем, руками и ногами они приветствуют друг друга:

– Вы откуда? Куда  едете? О! В Питер! Кайф! У вас есть деньги?

– Мы – в Питер! Я – Валиант. Я – Макар. – Костян. – Булка. – Малинка. – Кот. – А где Вэн? – Он скоро придет.

– А мы – три Наташи. – Я Колд. – Я Мэр. – ...

Откуда-то появляется плохое пакетное вино, гуляет по ртам... Вскоре подходит Вэн с двумя парнями и девчонкой, у каждого в руке – по булке хлеба. Все голодные насыщаются, сытые пьют, пьяные знакомятся, знакомые веселятся и скачут.

Вэн подбирается к Булке:

– Булка-Булка, можно, я тебя съем. Мне хлеба не хватило, и я тебя... Можно?

Валиант образовал вокруг себя кружок слушателей для своего таланта, веселится, поет, обсуждает проблемы мироздания...

Кот подсаживается к Вэну с Булкой:

– Вэн, нашел-нет вписку?

– Нашел только нам с Малиной. Макар и Костян ночуют на берегу. Булку еще впишем куда-нибудь. Наверняка Валианта кто-то пригласит, он ее с собой возьмет. А ты сам устраивайся.

Полупьяный день летит быстро, уже веет ночной прохладой. Булка начинает беспокоиться о ночлеге. Валиант постоянно куда-то исчезает, появляется снова; с ней он до сих пор ни полусловом не перекинулся. Как обиделся. Хотя Булка ничем не могла его обидеть. Она теряется в догадках.

Булка сидела на бетонной плите вместе с Нэсей, петропавловской девчонкой; они говорили о Джиме Моррисоне.

– У него такой низкий голос, от одного голоса с ума можно сойти! – воскликнула Булка.

– А я, честно говоря, "The Doors” стала слушать только после того, как посмотрела фильм Стоуна. Мне жутко понравилась неприступность Джима, его дикарская натура. А как он с девушками обращался?! По-моему, они были для него как кухонные блюда: одни повкуснее, другие пожестче, но жрать можно.

– А Памела была тоже блюдом? Наверное, любимым блюдом, раз он к ней всегда возвращался, да?

– Ну, если так сравнивать... Скорее, она была его чаем или что они там пьют... Кофе.

– Гы-гы-гы... – рассмеялась Булка. Она представила Памелу-кофе.

– Знаешь, а мне кажется, что он жив. Скрывается где-нибудь в Южной Америке, и когда-нибудь даст о себе знать. Представляешь, что тогда будет?!

Невесть откуда в разговор встрял Валиант:

– А это правда, он жив, только не в Южной Америке.

– Откуда ты знаешь?

– Друг вернулся из Калифорнии; он в музыкальном магазине познакомился с человеком, помогавшим Джиму скрыться, а тот случайно проболтался. Потом они пошли к Джиму в гости...

– Смотри: врет! – закричала Нэся.

– Я никогда не вру, – спокойно, с достоинством произнес Валиант. – Совершенно серьезно. Он с Джимом их сфотографировал, у меня тоже есть фото. Я вам покажу его.

– Слушайте, – тихо сказала Нэся. – Сегодня у меня квартирник, будут играть Аксел с Женькой, классные ребята из Энска, и вы приходите. Только "хвостов” не берите, ага? Там и поговорим. Я вас найду, когда пора будет идти.

Булка радостно поцеловала Нэсю. Она чувствовала к ней такую симпатию!

Валиант удалился, и Булка спросила Нэсю:

– А твои родители разрешают такие ночные посиделки?

– Мои родители... – ухмыльнулась Нэся. – Моя мамочка в это время кувыркается с отчимом в Сургуте. Она была страшно рада, когда я поступила в иногородний институт, приобрела мне тут каморку и помахала ручкой с порога.

– Ух ты! Так ты совсем самостоятельная! Вот кайф! Меня бы ни за что мама от себя не отпустила!

– Знаешь, не так уж это здорово – самостоятельность, – как-то очень по-взрослому сказала Нэся.