2. большая и упругая

Машку я отправил домой на поезде. Доедут, ничего… Там их встретит Лёша, я дал телеграмму…

Второй раз за месяц. Я даже не понимал еще, о ком речь. Ванесса в роддоме, ребенок в инкубаторе. Долежит, выходят. А дальше?..

Нет, это можно просто свихнуться. Забирать ее из морга. Как это – только что смеялась и дышала… Ванесса, как это?! Если тебя в моей жизни не было раньше, то ведь все равно, я знал, что приеду в город и найду повод с тобой увидеться. Да как же это?!

И если мужчины не плачут, то кто тогда я? И почему не было ни минуты счастья в твоей незаслуженно грустной жизни?! Ждала этого ребенка, он бы спас тебя, вот бы где появилась твоя долгожданная радость – да почему же ты не хваталась за эту жизнь последними остатками сил, неужели совсем не было шанса?

Три человека на поминках – я, Алена, Олег. Не то еще простишь в такую минуту… «Соседей хоть позови», – подсказала Алена. Двое соседей. Тихо…

Целый день просидел у сырой могилы, перетыкая мохнатые венчики цветов, пестрым ковром укрывшие мою маленькую любовь… Я ни разу в жизни не дарил ей цветов. Пришлось дарить посмертно…

Время встало. Осень замерла на неделю, листья более не желтели…

Оказалось потом, что она все оформила на маленькую девочку, назначив меня распоряжаться имуществом до ее совершеннолетия. То ли действительно предвидела такой конец…

Я с самого начала все думал: почему я? И как мне быть с новорожденным ребенком? Ей через месяц вступать в самостоятельную жизнь, и куда? В детский дом? Никаких родственников, хоть бы намек на отца…

Усыновление? Нереально долгая процедура, и Машка будет наверняка против. При ее отношении к Ванессе. «Ты что-нибудь придумаешь»… Наверное, последние слова, которые я от нее слышал. И не жена она мне, не любовница, но девочку-то что? Бросить? И через восемнадцать лет найти: вот, тебе мама оставила квартиру и денежки?

Я тщетно перерывал все документы в ее квартире, пытаясь отыскать хоть малейший намек. Попросил Алену приехать, она все-таки женщина, мало ли какие у них общие шифры…

-Это что значит, первое февраля в кружочке? – спросил я у нее. – Может, так обозначают любовников…

-Дай-ка, – пригляделась Алена и пояснила: – Это первый день менструации. Видишь, вот тут такие же пометки? А после февраля уже нет, потому что она забеременела.

-А может быть, что она первого февраля забеременела? Или даже в январе?

-Балда ты, – усмехнулась Алена. – Скорее всего, между двенадцатым и восемнадцатым числом. Например, четырнадцатого. А что? Праздник, день Влюбленных. Очень часто бывает…

Меня как по голове ударило. Если четырнадцатого… Все-таки кто-то из наших. Надо найти.

-Алена, как определить отцовство?

-А-а, попался-таки?! – вздохнула она. – Сдаешь кровь на анализ ДНК. И у ребенка берут. Если совпадает ваш код, значит, родственники.

-Это в любой поликлинике делают?

-Ну нет. Надо узнать, у нас в городе делают его вообще, или нет. Позвони в диагностический центр.

-Алена, может, ты? Как-то подозрительно, если мужик этим интересуется.

-Ладно, по старой памяти, – согласилась Алена. – Только что ты будешь делать, если не твоя окажется?

-Лучше спроси, что я буду делать, если… Звони, звони.

С Машкой мы проговорили по телефону весь вечер. Надо было что-то решать. Но она только начинала реветь, когда речь заходила о Ванессе. Бестолковая девочка.

Девять дней. Практически незаметно прошло время. Только вчера похоронили, в новеньких туфлях, в костюме… Холодно же ей так, – только об одном думал. И вот – снова стол и водка…

А назавтра пошел за результатом ДНК-анализа. И выдали бумагу – серьезную, с печатями, с подписями… Заглянуть страшно. Вся судьба ребенка в одной бумажке.

Где же это… буквы, буквы… Вот. Спасибо, Ванесса, за посмертный сюрприз. Как же ты умудрилась с бесчувственным мужиком сотворить то, от чего потом умерла не приходя в сознание после тяжелых родов? И, главное – ни намеком. Что ж мне теперь?

И пошел по кабинетам. Трясти бумажкой и бумажником. Потому что не от неизвестного забулдыги с тёмной наследственностью, а вот из этого… Вот из этого человека получилось.

Не говорил ничего Машке, просто боялся. Точно сделает что-нибудь с собой, еще Анютке достанется. Говорил, что свалилась прорва дел, у Алены подписал отпуск без содержания. И ходил, ходил, стоял, платил, давал в лапу… Объяснял, что жена кормит одного, выкормит и другого. Что условия позволяют, но справки – дело долгое, а ребенок в инкубаторе толстеет и раздувает легкие, и совсем скоро ему – в самостоятельное плавание. И что не может жена прямо сейчас предоставить письменное согласие, и снова деньги…

А каждый день меня ждала за прозрачным пластиком свернувшаяся калачиком такая маленькая красная девочка, удивительно похожая на мою Анютку… И в один прекрасный день кучу моих бумаг поменяли на одну – справку о рождении, и на маленький сверточек, который я немедля упаковал в автомобильное Анюткино кресло и повез домой. И только об одном молил Бога – чтобы не попался навстречу лихой автомобилист, который окончательно прикончит Ванессу на этом свете…

Она только один раз проснулась, и я остановился на обочине, развел ей смесь в крохотном термосе, покормил, и снова в дорогу, и малютка тут же уснула под тихое урчание мотора моей лады.

Машка возилась на веранде, Анютка спала рядом в коляске, на свежем воздухе. Я втащил автомобильное сиденье на крыльцо и стал закрывать гараж. Машка обняла меня, и мы постояли так молча.

-Я купил кухонный комбайн, как ты просила.

-Хорошо. Будем делать Анютке овощные пюре. Врач сказала подкармливать понемногу.

-Маша… Там… В общем, я тебе не говорил… Маша, эта девочка оказалась моей дочерью, я чудом оформил все документы на усыновление и привез ее сюда. У нас теперь с тобой две дочери.

Маша стала как вкопанная, и улыбка замерзла на ее лице.

-Машенька, девочка моя, что сделано, то сделано.

-Как это – привез? Где же она? Это что, шутка? – недоумевала Маша. Я подошел к крыльцу, ухватил сиденье и внес его в дом. Разделся сам и переложил девочку на диван. Машка зашла следом, внося Анютку в конверте от коляски. Девчонки оказались рядом. Память меня не обманула. Маленькая – точь-в-точь старшая. И обе похожи на меня. Машка изумленно глядела на них, не говоря ни слова, а затем молча же ушла в кухню и загремела посудой. Я освободил обеих от теплых конвертов и сел на пол. Начинается новая жизнь, надо покупать вторую кроватку, коляску… Или коляску для близнецов. Боже мой, люди засмеют: две дочери с разницей в пять месяцев… Правда, мне подсказали, что попозже можно будет переписать дату рождения…

Анютка проснулась через полчаса, захныкала, и Машка подошла к ней, не глядя на меня. В это время завозилась вторая. Имя, ей нужно имя. Машка унесла Анютку в детскую, стала переодевать. Младшая проснулась окончательно и запищала. Машка как ни в чем ни бывало села кормить Анютку. Я бросился к своей сумке достать из нее бутылочку, потом взял девочку на руку, покачивая, пошел отмывать бутылку, грязную с дороги, разводить в ней смесь… Если Маша откажется ее кормить, буду вскармливать смесью. Она тихонько плакала своими еще не окрепшими легкими, я прижимал ее к лицу, шепча: сейчас, маленькая, подожди минутку… Надо кипятить соску. Пока она закипала и булькала, малышка все плакала и плакала. Наконец ворвалась Машка, взяла ее из моих рук, отнесла на стол, распеленала, приговаривая: «Надо ж, изверг, ребенок весь грязный, а он ей соску греет. Да забери ж ты у меня этот памперс! И воду сделай!»

Она ловко помыла малышкины ножки, приказала достать с верхней полки теплые пеленки и, заворачивая хиленькое тельце в слегка застиранную фланель, спросила: «У нее нет молочницы? Ну, в роддоме что сказали? Блин, какой ты тупой, привез ребенка, а ничего не узнал о ней. Ну, если она Аньку заразит чем-нибудь!..»

И села с ней в кормильное кресло. Анютка за всем этим наблюдала, лежа на пузике в своей решетчатой кроватке. Изумленно таращила глазки на какое-то существо в маминых руках.

-Не берет грудь, – говорила Маша, но настойчиво тыкала в малюсенький рот нажеванным Аней соском.

Маялась она долго.

-Принеси чаю с молоком, – попросила.

Когда я вернулся, кроха уже блаженно чмокала.

-Ей молока-то хватит? – забеспокоился я.

-Они сейчас совсем мало едят. А потом посмотрим.

Посмотрим… Увидим, когда поживем. Дети ни в чем не виноваты. А у Маши большое сердце и мудрая не по годам голова. И большая молочная грудь. Значит, поживем еще… Значит, далеко еще до точки течения, до необратимых изменений в стержне. Жизнь пока еще длинная и упругая…